В том ведьминском, злосчастном октябре луна купалась в чёрном серебре. Луна дробилась в лужах жёлтой тенью; конфетки, тыквы, горькое варенье, глинтвейн из кислых яблок, пироги с начинкой из несладкой кураги (иль, может быть, из перезревшей груши?).

Мой странный гость, прошу тебя, послушай умытых улиц гулкий, сонный блюз (я, кажется, почти что не боюсь). Прими мои осенние дары в тот час, когда встречаются миры, и ненадёжны сторожа и двери, и рядом Зазеркалье и Задверье. Варенье, тыквы, кислое вино и чернота за отпертым окном. Мой странный гость! Я верю… И не верю?

Ведь в ведьминском, злосчастном октябре луна висит на тощем фонаре.

И то, что ею не освещено
Тебе и мне воздаст по нашей вере.

Октябрь мелькнул желтоглазо
Кладбищенским, тощим котом.
Зевая, весь город измазал
Нелётным дождём.

Октябрь ощерился дико
Сквозь пёстрые краски весны.
И шлёт нам – чужой, безъязыкий –
Нездешние сны.

Умыты улицы дождём
И одуванчиковой пылью.
Всё обернулось странным сном –
Как будто в пасти крокодильей

Болотный аист свил гнездо,
Цветы растут на обезьянах,
А одуванчик, как желток,
Горит на городских полянах.

Умыты улицы огнём
Фонарным – бледно, нездорово…
Всё обернулось странным сном –
Как в том стихе у Гумилёва.