Она:

В моём сиротстве нет моей вины.
Оно со мной сроднилось, как близнец.
Как странно спать, чужие видя сны
Под стук двух одинаковых сердец.

Как странно звёздной пылью долетать
Сквозь бесконечность взорванных светил,
И нашу одинаковость ломать,
Покуда мне на это хватит сил.

Ведь знаю втайне: общий путь – тупик,
И вместе нам – ни света нет, ни тьмы.
В меня врасти ты хочешь, как двойник,
Низвергнуть “я” и стать фатальным “мы”.

Я отсекаю вновь тебя, пока
Ко мне твоя протянута рука.

Он:

В моём сиротстве есть моя вина.
Я соль втираю в ноющий рубец.
Кто знал, что в одинаковости сна
Меня найти ты сможешь наконец?

Как странно пылью звёздной плыть сквозь мрак,
Забыть про миллионы световых,
Чтоб ты узнала: я тебе – не враг,
Что жизнь и смерть даны нам на двоих.

Пойми же: нам завещан общий путь,
Где свет и тьма слились, как близнецы,
Но ты наш круг решаешь разомкнуть,
На мне оставив новые рубцы.

Но я ещё надеюсь, и пока
К тебе моя протянута рука.

Я смотрю на тебя – и я вижу, как ты умрёшь.
Эшафот страшной птицей простёр над тобой крыло.
Я смотрю на тебя – и зазубренный, острый нож
В подреберье мне входит – мучительно-тяжело.

Ты танцуешь опять, и твой танец горит весной,
А я высушен первым приходом седой зимы.
Ты сама – словно пламя, и факел, и жгучий зной,
Проходящий по кромке невиданной прежде тьмы.

Что мне вера, и Бог, и собора привычный мрак,
Если я не могу полюбить тебя, как хочу?
Ты танцуешь, и всюду мне видится верный знак,
Что, лишённый рассудка, я смерти тебя вручу.

Наше брачное ложе червями кишит, и мне
Рок велел одарить тебя болью и вечным сном.
Потанцуй же ещё. Кровью выступи на стене.
Я смотрю на тебя – и я знаю, что мы умрём.

Мне было пять, и он пришёл ко мне
Морозной тенью праздничных колядок.
Повис гирляндой на моём окне,
Нырнул в какао горстью мармеладок.

Мне было десять. Он пришёл опять,
Упал закладкой в старый томик Барри,
Который мне тогда читала мать, –
Красавица в атласном пеньюаре.

В мои пятнадцать он явил лицо,
Впечатался в лазурь церковных стёкол.
Ко мне вернулась память: лес, кольцо,
Перчатка, а на ней упрямый сокол.

Теперь я знала: долгих триста лет
Прошло с момента первой моей смерти,
И мой любимый твёрдый дал обет
Меня дождаться в этой круговерти,

В древнейшем цикле жизни на земле,
Где всё фатально – оттого и горше.
Где мы живём секунду, чтоб во мгле
Потом томиться вечность или дольше.

Мне было двадцать. Он сказал: “Пора”.
Я долго вышивала у камина.
И зло смеялась младшая сестра:
Чудачке, мол, сосватали кретина.

Вот только толстый и смешной жених
(Потевший так зловонно и нелепо)
Со мной венчался в сумерках слепых
Фамильного, чуть вычурного склепа.

Пускай для мира этого мертва –
Зато мне мир другой сейчас открылся.
Как будто в час священный Рождества
Небесный свод Звездой засеребрился.

Теперь всегда мне двадцать. Знаю я –
Его любовь и тьмы, и смерти больше.
И даже в мутном сне небытия
Не страшно вечность с ним пробыть – и дольше…